ЩИТ И МЕЧ

В.Погребной

То, что произошло в тот день, Алексею Смирнову казалось невероятным. Он был всегда уверен, что ни с ним, ни с его ведомым, Петром Углянским, ничего плохого не случится. И эта уверенность в себе, в своем ведомом и непоколебимая вера в победу над врагом помогали сражаться и выходить невредимыми из довольно сложных ситуаций воздушного боя. Но Смирнов знал и то, что на войне никто не огражден от смерти, сколько раз сам встречался с ней, на его глазах гибли товарищи, и все же верил в свою звезду...

Верил и после того злосчастного дня в первое лето войны, когда его ведомый, его щит, младший лейтенант Петр Углянский, был тяжело ранен.

В том бою Петр, прикрывая атаку Смирнова, вынужден был вступить в поединок с ведущим пары истребителей противника. Углянский сам навязал ему лобовую атаку, чтобы тот не помешал Смирнову сбить его напарника. Смирнов же увидел в стремительном сближении «чайку» и «мессершмитт», как только оторвался от прицела и огляделся вокруг, а сбитый им истребитель, сильно дымя, беспорядочно падал, объятый пламенем. Тут уж ведущий не мог помочь своему ведомому предрешить исход поединка в лобовой атаке, но, используя превышение в высоте, он направил «чайку» на предполагаемую точку встречи истребителей на тот случай, чтобы прикончить фашиста, если у того сдадут нервы и он попытается спастись неожиданным выходом из атаки, а Углянский не успеет в тот миг всадить в него решающую дозу огня.

Фашист оказался упорным и опытным. Стрелять не торопился. Не стрелял и Углянский. Смирнов, глядя со стороны, весь напрягся — через две-три секунды самолеты столкнутся и...

Они открыли огонь одновременно, немец и Углянский. «Чайка» от отдачи оружия при стрельбе на какую-то долю секунды резко потеряла скорость, словно кто придержал ее сзади, и эта доля секунды спасла ее от удара в нырнувшего под нее горящего «мессершмитта». Но и она, «чайка», тут же с разворотом на восток круто пошла на снижение.

Алексей догнал «чайку» Углянского, подошел к ней вплотную. Петр сидел в кабине какой-то обмякший, лицо бледное. Он глянул на своего командира, скупо улыбнулся, будто хотел сказать: «Ничего, брат, дотянем», Смирнов понял — с другом стряслась беда, а помочь ему невозможно. На земле раненного в бою можно перевязать, оттащить в укрытие, отправить в медсанбат. А в небе? Смирнов в отчаянии хотел жестом показать Углянскому: садись, мол, на вынужденную. Но ни под ними, ни впереди, ни по сторонам не было ни одной поляны, вокруг, сколько глаз охватит,— лес, лес и лес да небольшой пятачок круглого озера, от которого — ни дорог, ни стежек. И все же должна где-то тут близко быть поляна с пятачок, Алексей хорошо ее помнил. Они вышли на нее неожиданно над самыми макушками сосен. Углянский с ходу пошел на посадку, не выпуская шасси. Смирнов кружил над поляной и видел: машина Углянского проползла несколько метров по траве и загорелась. Петр с трудом выбрался из кабины, его подхватили на руки сбежавшиеся красноармейцы и унесли в лес, в сторону приютившейся у горы маленькой деревни.

Смирнов приземлился на своем аэродроме, доложил о случившемся командиру полка. Полковой врач и комиссар тут же выехали к месту посадки Углянского, но ни его, ни кого-нибудь из тех, кто спасал летчика, там уже не было. В деревне узнали, что летчику сделали перевязку и отправили машиной на санпоезд, но вряд ли довезут — ему «пробило грудь насквозь».

А на рассвете Смирнов снова ушел в бой. И потекли дни — один тяжелее другого. Немцы подошли к Ленинграду. Истребители чаще применялись для штурмовки войск и аэродромов противника.

Вернется, бывало, Смирнов с задания и пока докладывает на командном пункте о выполнении задачи, машина уже снова готова к бою: заправлена горючим и маслом, пробоины заклеены перкалью, подвешены четыре бомбы и восемь реактивных снарядов (РС), заполнены патронные ящики свежими лентами, даже щелчки успевают сосчитать оружейники — проверить синхронность спускового механизма оружия с вращением винта, чтобы летчик не прострелил в бою лопасть, ведь все четыре сверхскорострельных пулемета стреляли через диск вращающегося пропеллера.

Быстрота и четкость работы технического состава ободряли летчиков. Механик даже помогал пристегнуть парашютные лямки. И садясь в кабину, Смирнов уже улыбался.

А через пятнадцать минут он снова в бою. На передовой земля кипела от взрывов. Все в дыму, гарь забиралась в кабину истребителя. Смирнов сбрасывал в скопления немецкой пехоты осколочные бомбы, реактивными снарядами подавлял огневые точки, бил из пулеметов по срывавшимся в атаку гитлеровцам. С бреющего полета хорошо видны падающие, скошенные им фигурки автоматчиков. Не видно лишь с первого захода, что немцы тоже стреляют по нему,— так быстро проскакивает он над ними. Затем второй заход сквозь море огня, и он уже видит, как захлебывается их атака и как поднимается в контратаку наша пехота, как стараются немцы сбить его, и он стреляет по ним, пока не умолкнут пулеметы. И так до восьми раз за день, до густых сумерек... И не каждый раз все возвращались домой.

Как только добирался до нар, падал замертво и спал до самого подъема беспробудно, без сновидений. А другой раз проснется среди ночи — не смыкаются глаза, да и только. И лезут в голову всякие мысли, особенно когда рядом пустая постель друга — вчера не вернулся с задания... Чего только не вспомнишь в ночной тиши, сквозь которую едва слышатся вздохи дальнобойных орудий с переднего края или приглушенный гул ночных бомбардировщиков. И все время перед глазами жена - Катю он видел в последний раз до войны - и мать. Как они теперь там без него? Отца он совсем не помнил, не стало его еще в восемнадцатом, когда Алеше было полтора года. А то вспоминается детство, тихая деревенька Пальцево, до которой отсюда, от полевого аэродрома, далеко-далеко. Комсомольская юность в Калинине, первые шаги в небо - аэроклуб, Одесская школа пилотов, боевое крещение на Карельском перешейке в лютую зиму тридцать девятого года... И снова суровая действительность Великой Отечественной, штурмовки, схватки с «мессершмиттами», отступление... И тут выплывал из темноты Петр Углянский и становился рядом с Катей и матерью, словно брат родной. «И жену Петра Катей зовут, - отмечал про себя Смирнов. - Сколько с ним поутюжил небо, сколько раз прикрывал меня Петр в минуты опасности...» А однажды, в первые дни войны, Алексей чуть не потерял Углянского при возвращении с боевого задания. На них из-за облаков напали два «мессершмитта».

Начали драться на вертикалях. И вдруг Алексей заметил — при наборе высоты отстает от него ведомый. А бой идет, немцы не ждут, пока ведомый русской пары подтянется к своему ведущему. Минуту спустя Углянский совсем оторвался, на него тут же набросился противник. Смирнов поджег ведущего МЕ-109 и поспешил на помощь Углянскому.

На земле попробовали разобраться: в чем дело, почему машина Углянского не добирала высоту па вертикалях?

Углянский не пользовался шагом винта. За одну горку он не добирал до пятидесяти метров высоты, вот и оторвался. А в бою и двадцать метров — большое дело...

Так проходили ночи, а на утро, едва брезжил рассвет, Смирнов сидел уже в кабине самолета и ждал сигнала па вылет. Любил он эту, лучшую тогда в мире по маневренности и по силе огня, но далеко уже не первоклассную, машину — биплан И-153, получившую имя «чайка». Изгибом верхнего крыла у кабины летчика она и впрямь напоминала морскую птицу. В скорости «чайка» уступала «мессершмитту» и уже снята была с производства, вытесняли ее, как и И-16, новые, более совершенные типы истребителей: «миги», «лагги», «яки» — красивые современные монопланы.

14 сентября 1941 года над Пулковскими высотами в воздушном бою с численно превосходящим противником Смирнов был подбит. На горящей машине, превозмогая боль от ожогов, рискуя в любую секунду взорваться, он дотянул до передовой и выбросился с парашютом. Приземлился в расположении своих войск сильно обгоревший и раненый. Его подобрали наши балтийские моряки, державшие оборону в этом районе, оказали первую медицинскую помощь и отправили в госпиталь. Вернулся из госпиталя в конце октября. И снова полеты на боевые задания, снова воздушные бои.

Под новый, 1942 год Алексея наградили орденом «Красное знамя», а в первых числах января его звено в составе М.П.Иванова, А.Т.Бобкова и А.Севрюкова направили на Волховский фронт для прикрытия с воздуха ледовой дороги через Ладожское озеро и обеспечения действий наземных войск. В середине марта, когда самолеты выработали полностью моторесурс, звено Смирнова отозвали в полк, который всем составом отбыл на переучивание.

Долго не было вестей об Углянском. Уже и зима пришла, и немцев разбили под Москвой, и погнали оккупантов на их участке фронта, от Тихвина, и Алексей Смирнов давно летал уже с другим напарником, а Углянского вспоминал каждый день. И в бою, в самую трудную минуту схватки с «мессершмиттами», ему казалось порой, что атаку его прикрывает сзади не новый ведомый, а Петр, и это придавало ему больше уверенности, обеспечивало победу. Собственно, истребители парой — ведущий и ведомый — стали летать в их полку еще под Ленинградом. Лишь в первые дни войны летали звеньями, по три самолета — ведущий впереди, правый и левый ведомые по сторонам сзади. Но вскоре третий оказался лишним. В бою с «мессершмиттами» он сковывал свободу маневра. Да и самолетов с каждым днем становилось меньше.

В самую лютую пору зимы сорок второго, когда уже никто не ждал Петра Углянского и Алексей спел под гитару в память друга его любимую песню «В далекий край, товарищ, улетаем», из тылового госпиталя, с Урала, вдруг пришло письмо ... от Углянского. Сначала его прочитали в штабе, потом дали Смирнову, а после пошло оно по всем землянкам. «Выжил, всем врагам назло,— писал Углянский. — Профессор сказал: «Небо будешь видеть только с земли». А я верю — отрастут крылья, еще повоюем...»

И снова след Углянского затерялся. Может, и писал Петр, и наверняка писал, но письма его где-то бродили по фронтовым дорогам и никак не находили адресата. Алексей послал запрос в госпиталь. Оказалось — выписался Углянский. Значит — жив, а в какие края подался, кто знает?

Весь личный состав полка, находясь в тылу, осваивал американские истребители «аэрокобры». Чего только не говорили об этих машинах: то на крутом выходе из пикирования хвост отвалился, то после каскада фигур высшего пилотажа фюзеляж деформировался. А вот кучность боя редукторной двадцатимиллиметровой пушки и двух крупнокалиберных синхронных пулеметов была хорошей. По скорости «кобра» незначительно уступала «мессершмитту», но наши летчики проявили находчивость: чтобы облегчить машину, сняли крыльевые пулеметы, а их было четыре, выбросили бездействующую из-за неукомплектованности радиостанцию и свинцовый противовес. Воевать на чем-то нужно было. Конечно, лучше бы дали наши «яки», а где их взять, чтобы всем полкам хватило? Американцы учли все же наши претензии — новые партии «аэрокобр» имели более прочный фюзеляж, действующую радиостанцию и тридцатисемимиллиметровую пушку.

Лето сорок второго. Воронежский фронт. Гудел липецкий аэродром, и гудело небо. От утренней зари до вечерней. Над летным полем висело густое облако пыли. «Кобры» взлетали, «кобры» садились. И вдруг откуда ни возьмись на посадку зашел нежно стрекочущий У-2. Смирнов стоял возле своей машины в зоне ожидания, смотрел, как приземлялся учебный биплан, и на лице его было такое выражение, словно увидел он что-то родное, близкое его сердцу: вспомнился Калининский аэроклуб и первый полет вот на таком же добром, послушном У-2 — будто вчера это было, а пролетела целая вечность — четыре года! И он улыбался встрече со своей юностью, а эта юность уже рулила к нему, в зону ожидания, остановились шагах в десяти, раза два чихнула мотором и стихла. Из кабины выскочил высокий, в синем комбинезоне пилот. Кожаный шлем обрамлял красивое, загорелое и до чертиков знакомое лицо.

— Углянский!

То был действительно Петр Углянский. Сбежались все, кто был в зоне ожидания. Объятиям и поцелуям, рукопожатиям и расспросам — откуда и как, где да зачем — не было бы конца, если б не взвилась зеленая ракета — сигнал звену Алексея Смирнова выруливать на старт.

Углянского поздравлял с возвращением в свою часть командир полка. И стал Петр осваивать «кобру», затем снова летать в паре со Смирновым, и до конца войны они были неразлучны — меч и щит. А как воевали!..

Как-то под Старой Руссой Смирнов во главе четверки истребителей прикрывал боевые действия наших штурмовиков. Всего две пары: он и Углянский, Грачев и Родин. Когда возвращались с задания, Смирнов заметил восьмерку вражеских истребителей. Имея преимущество в высоте, четверка «мессеров» пыталась атаковать наши истребители. Но внезапной атаки не получилось. Звено по команде Смирнова энергично развернулось навстречу «мессерам». Однако лобовой атаки они не приняли, а встали в вираж, чтобы отвлечь внимание наших летчиков и дать возможность другой четверке «мессеров» атаковать их сверху. Этот маневр врагу также не удался. Наши летчики сумели быстро зайти первой четверке «мессеров» сзади и почти одновременно открыть огонь с близкой дистанции. В результате молниеносной атаки четверка Смирнова сбила четыре «мессера», не потеряв ни одного своего. Другая четверка вражеских истребителей не приняла боя и с большим снижением ушла на свою территорию.

Зимой в сорок третьем году группа наших истребителей прикрывала бомбардировщики. Над передним краем обороны появилась пара немецких истребителей ФВ-190. Чтобы не допустить их к бомбардировщикам, Смирнов и Углянский вынуждены были связать их боем. По радио сообщили об этом на свой аэродром. Пытались навязать противнику лобовую атаку, но он не принял. Начали бой на вертикалях. Смирнов сбил ведомого. Углянский связался с ведущим. А тот вдруг сам пошел в лобовую атаку.

Надо сказать, что ФВ-190 впервые появились на Северо-Западном фронте в феврале 1943 года. Наши летчики еще не знали, какие у этих новых немецких машин уязвимые места, как их лучше бить. И то, что немец сам пошел в лобовую, несколько озадачило Углянского: неужели у него впереди броня? Вспомнил Углянский и ту роковую лобовую атаку сорок первого. И можно бы не рисковать, отпугнуть противника длинной очередью из тридцатисемимиллиметровой пушки или заставить его перейти на вертикаль. Но Углянский все же принял вызов.

Смирнов и на этот раз, заметив сближающиеся самолеты, не мог не вмешаться. Спросил Углянского по радио:

— Видишь?

— Вижу, — ответил Петр.

И понял Смирнов: Углянский не свернет. Фашист шел над нашими войсками, с востока, Углянский — над немецкими, с запада. Противник открыл огонь первым, когда между ним и Углянским расстояние было еще около 800 метров. Смирнову сбоку хорошо было видно — трасса ушла под машину Углянского. Вторую очередь немец дать не успел: Углянский ударил по нему из всех огневых точек, и «фокке-вульф» разлетелся на куски. Несколько обломков попало в «кобру», пробило лобовое стекло фонаря и забрызгало маслом. Углянский вынужден был посадить машину на лед Круглого озера, от которого — ни дорог, ни стежек. На свой аэродром доставили Петра на У-2. А бомбардировщики тем временем благополучно отбомбились и вернулись на свою базу без потерь.

Вскоре «секрет» немецкой новинки был разгадан. ФВ-190 сел на соседнем участке фронта, подбитый нашими летчиками. Его отремонтировали. Приехал летчик-испытатель П.Д.Селезнев, поднялся на нем в воздух и посадил на полевой аэродром. Летчики с любопытством осматривали бронированную машину, щупали узлы, оборудование кабины, интересовались вооружением и искали наиболее уязвимые места. В этом помог подполковник Селезнев. Оказалось: бензобаки не бронированы и находятся внизу, посередине. А бить «фоккеров» лучше снизу или сбоку, сзади, в ракурсе 15—30 градусов. Это открытие очень пригодилось нашим летчикам в воздушных боях с «фокке-вульфами».

Смирнов по сей день помнит, как 15 марта 1943 года сбил два «фоккера». Правда, с первым пришлось повозиться. Встретились они один на один на лобовых. Но противник поспешил перейти на вираж. Смирнов тоже стал виражить. И получилось так, что немец никак не мог приблизиться к Смирнову, а Смирнов к нему, чтобы зайти в хвост. У обеих машин оказалось одинаковое время виража. И тогда Смирнов использовал свой богатый опыт в технике пилотирования. Он стал виражить с незначительным набором высоты, пустил в ход триммера, использовал прием внешнего скольжения, и ему удалось до предела сократить радиус виража, зайти в хвост «фоккеру» и сбить его. В тот же день в другом воздушном бою он уничтожил второго ФВ-190 на первой же минуте боя.

Однажды случилось так, что ФВ-190 зашел Смирнову в хвост. Алексей уже знал — у «фоккеров» плохой обзор вниз. И он использовал этот недостаток немецкого истребителя: тут же, как только заметил сзади себя противника, сорвал свою машину в управляемый штопор на полвитка и ушел из его поля зрения. Немец стал искать, сначала чуть опустил нос, потом дернулся вправо, влево и потерял высоту. А Смирнов тем временем вышел из штопора, занял выгодную позицию и сбил врага.

Был у немцев еще один тип «фокке-вульфов» - ФВ-189, двухмоторный, с двумя фюзеляжами самолет, прозванный нашими бойцами «рамой». Он применялся как разведчик и как корректировщик артиллерийского огня и считался неуязвимым. Летал он в одиночку на малой высоте. Имел хорошее вооружение и скорость и легко уходил от истребителей. Немало хлопот доставляла «рама» нашим войскам: появилась в небе, стала в «круг» — значит жди артобстрела или бомбардировщиков.

Как-то ранней весной под Старой Руссой «рама» мешала провести скрытую перегруппировку наших войск. Наземное командование обратилось к летчикам с просьбой — убрать «глаза» противника. Задание казалось несложным. На его выполнение вылетела пара истребителей. Вскоре она вернулась. Летчики израсходовали все боеприпасы, а «рама» продолжала кружить в том же районе.

— Своими глазами видели прямые попадания,— виновато оправдывались летчики.— А ей хоть бы что.

Тогда послали две пары более опытных — Алексея Смирнова, на счету которого было уже свыше десяти сбитых немецких самолетов, и Юрия Чаплиева.

— Бейте снизу по центроплану, связывающему два фюзеляжа,— наставлял командир полка,— и по моторам.

Когда Смирнов с Углянским и Чаплиев со своим молоденьким ведомым Ваней Поляковым появились над передним краем, «рама» попыталась уйти. Начала заманивать истребителей в зону сильного зенитного огня. Отход ей удалось отрезать. Обе пары атаковали разведчика, как советовал командир, снизу. Первым открыл огонь Чаплиев, затем - Смирнов, вслед за ними - их ведомые. «Рама» изворачивалась, «огрызалась» бортовым оружием.

После боевого разворота повторили атаку. И снова первым ударил из всех огневых точек Чаплиев. И «рама» взорвалась от огня Чаплиева.

Вечером за ужином Смирнов увидел в столовой высокого капитана в общевойсковых погонах. Затем этот капитан появился в общежитии летчиков — веселый, энергичный, расспрашивал, как воюется, рассказывал, слегка заикаясь, забавные истории. Это был корреспондент «Красной Звезды» поэт Сергей Михалков. Некоторое время спустя в печати появилось стихотворение Сергея Михалкова «Смирновы». Над заглавием, справа, было напечатано: «Дружески посвящаю летчику-истребителю гвардии старшему лейтенанту Алексею Смирнову». Не было человека в полку, кто бы не прочитал строки поэта. А для Алексея были они настоящей наградой. Он читал про себя и тихо улыбался. А Петр Углянский декламировал вслух:

Немало людей,

Что фамилию эту

С достоинством носят

По белому свету.

Немножечко меньше их,

Чем Ивановых,

Но все-таки много

На свете Смирновых...

И есть среди многих

Смирновых - военных

Отличных бойцов,

Командиров отменных,

В одном из полков,

В боевой эскадрилье,

Лихой истребитель,

Смирнов по фамильи...

Из пушки своей,

Из своих пулеметов

Двенадцать немецких

Он сбил самолетов.

Народ уважает

И любит такого

Бесстрашного аса,

Гвардейца Смирнова.

За несколько дней до публикации этого стихотворения имениннику было присвоено воинское звание гвардии капитана.

Хмурым осенним утром группа Смирнова прикрывала наземные войска от немецких бомбардировщиков в районе Невеля. Пришлось выдержать несколько тяжелых схваток с «мессершмиттами», но наши истребители все же заставили «юнкерсов» сбросить бомбы мимо цели. А на земле Смирнова ждала уже радостная весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

И снова в бой. Изо дня в день. Жаркие схватки в воздухе и обобщение опыта на земле, чтобы передать его молодым летчикам, только вступающим в войну. Смирнов записывает в тетрадь самые характерные победы свои и своих товарищей. Вернее, не сами победы, а как они достигаются. И вот в 1944 году с помощью сотрудников газеты «Соколы Родины» рождается маленькая книжечка Героя Советского Союза А. Смирнова «Слагаемые победы», в скобках — «Заметки летчика-истребителя». Очень пригодилась эта книжечка многим летчикам-истребителям. В ней было все самое необходимое, что нужно знать и уметь воздушному бойцу, — об автоматизме управления машиной, о применении виража, фигур высшего пилотажа, о маневре и огне, ракурсе, прицеливании, дистанции огня. И все на живых примерах.

Война близилась к концу. Наши войска освободили Украину, Белоруссию, Молдавию, вышли из войны Финляндия и Румыния. Бои шли за освобождение от фашистского ига Польши, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, а на севере оккупанты еще цеплялись за Прибалтику.

Углянский командовал эскадрильей, сам водил группы истребителей на задания, но часто по-прежнему ходил в бой в паре со Смирновым.

Зимой 1945 года, в День Советской Армии и Военно-Морского Флота, заместитель командира 28-го гвардейского Ленинградского истребительного авиаполка гвардии майор Алексей Семенович Смирнов во главе большой группы самолетов возвращался из района Кенигсберга с боевого задания, не подозревая, что на аэродроме встречают его гвардейцы с полковым знаменем. Ему второй раз присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны полковник Смирнов простился со своим боевым другом Петром Углянским. Петр уволился в запас и уехал в свой родной Липецк. Вскоре Смирнова отозвали продолжать службу в ВВС Московского военного округа. Летал на реактивных истребителях, получил звание летчика первого класса. А десять лет спустя полковник А. Смирнов по состоянию здоровья ушел в запас. Живет в Москве, работает. Один раз в году собираются однополчане на встречи, как на праздник. Минутой молчания почтят память павших. И вспоминают былые дни сражений.

Смирнова часто приглашают к себе рабочие, пионеры, комсомольцы, солдаты, слушатели академии, курсанты военных училищ, студенты:

— Алексей Семенович, расскажите, как воевали?

И он рассказывает о советском человеке на войне, о том, как и на земле, и в воздухе проявлялись, испытывались, закалялись и верность заветам Ленина, делу партии, Родине, и дружба советских народов, и любовь к Отчизне, и вера в победу, и взаимная выручка в бою, и массовый героизм, — о том, без чего невозможно было победить тогда и немыслимо строить здание коммунизма сегодня.

Источник: Сборник «Люди бессмертного подвига». Книга вторая. М., Политиздат. 1975г., стр.396-407;